Цепи эмигранта.
"Посадили меня, значит, румыны на цепь, точь-в-точь, как цыган
медведя, и держат. Сделай милость- разъезжай: в Яссы, в Галац, в
Ганчешты, в Плоеш-ты... А за границу носа не суй,- писал Заикин в
казачий город Ейск, где жил Иван Поддубный.-Завидую я тебе, Ваня.
Слышал я: советская власть на спорт денег не жалеет, государственным
то дело считает. А у нас тут всяк по себе и в разные стороны".
Да, нелегкими были для Заикина цепи эмигранта. А силы было еще
вдоволь. Сила требовала отдачи, искала точки приложения. И точка
приложения нашлась. Нашлась нежданно-негаданно и в неожиданном месте.
Мальчишки. В том возрасте, когда где-то перед самым их носом проходит
грань между детством и отрочеством. Они неслышно переступают эту
грань. И вот уже вчерашний мальчишка, который еще не умел как следует
чулки натянуть на ноги, стал сегодня подростком, заглядывающимся на
барышень.
Это они, почтительно переминающиеся с ноги на ногу перед таким
знаменитым - да, по-настоящему знаменитым человеком, как Заикин (в их
глазах только силач был достоин величайшего уважения: ни ум, ни
богатство, ни знатность ничего не стоили для мальчишек), боящиеся
вставить слово невпопад,- станут точкой приложения сил, станут сменой,
учениками.
Открыть спортивную, борцовскую школу? Нет, Иван Михайлович и не
помышлял об этом. Само слово "школа" тотчас отпугнет пострелов. Да и
кто будет финансировать эту школу, кто оснастит ее оборудованием?
Стареющий борец, экс-чемпион мира? Ему, Заикину, скоро придется самому
закладывать кое-какие свои реликвии: сбережения таяли, словно снег
вешним днем.
...Их было много вокруг. Уткнув любопытные носы в щели забора, они
горящими от возбуждения глазами глядели, как Заикин, словно девчонка,
резво прыгал через веревочку-скакалку, как он жонглировал массивными
чугунными гирями, проделывая сложный каскад упражнений.
Скакалка тотчас приобрела вес в их глазах. А вот гири... Как быть с
гирями? В дело пошли кирпичи и камни.
Лазание по канату? А на что, в конце концов, проволочные расчалки,
удерживающие телеграфные столбы?
Мальчишки были находчивы, изобретательны. И вскоре каждому спортивному
снаряду была найдена замена.
Трудно сказать, кто был коноводом среди этих "последователей" Заикина.
То ли сын борца Костя, то ли Валька Здановский - рослый, ловкий и
ладно сбитый мальчуган.
Заикин из-под бровеи наблюдал за ребячьей суетой, за их
соперничеством. Он вмешивался, когда -нужно было повернуть бурливые
мальчишеские страсти в нужную сторону. И с нескрываемым удовольствием
наблюдал, как впитывается каждое его слово, будто вода иссохшей
землей, как бессознательно копируется каждый его жест.
Он стал исподволь заниматься с ними. Не корысти ради и не для
развлечения. Заикин мыслил о судьбах борьбы, спорта, ему хотелось
воспитать смену сильных и ловких - новых Заикиных, Поддубных,
Вахтуровых.
- Ты, сынок, не думай, что спорт-это развлечение. Это гуляки и лодыри
так думают. Спорт-это труд. Упорный, настойчивый. И чем больше каждый
;из вас будет трудиться, тем лучших результатов достигнет.
Босоногая команда Заикина слушала его, раскрыв рты. И оттого, что Иван
Михайлович говорил серьезно, как равный с равными, оттого, что вся эта
беседа скорее походила на урок, ребята старались не забыть ни одного
слова из наставлений. Мысль о том, что они-ученики знаменитого Заикина,
радовала и волновала.
И мальчишки из кожи вон лезли, чтобы отличиться, чтобы заслужить
похвалу своего наставника. Они жонглировали кирпичами днем и вечером,
натерли до блеска проволочные расчалки всех окрестных столбов, начали
выворачивать булыжники мостовой - на "гантели".
Вскоре команда с Каменоломной стала грозой всех окрестных мальчишек. С
разбойным криком ватага носилась по улицам-по Бальшевской и Азиатской,
Минковской и Антоновской.
Это была ватага рослых и крепких мальчуганов, постоянно соперничавших
между собой и цепко державшихся друг за друга. Избыток сил бродил у
них в крови, заставляя озорничать.
Доброе семя, которое начал взращивать Иван Михайлович, неожиданно
стало давать чересчур буйные ростки: "заикинцы" забирались в сады и
производили там настоящие опустошения.
Узнав об этом, Заикин поманил к себе однажды Вальку Здановского,
одного из коноводов ватаги и Самого способного.
- Поди-ка сюда. Вы что это моим именем безобразия свои прикрываете? Я
разве вас такому учу?
Подросток молчал, потупясь. Уши его побагровели, плечи опустились.
- Заруби себе на носу и дружкам своим передай: услышу, что
напакостили,-знаться с вами не буду. Понял?
- Понял,-упавшим голосом произнес Валька. "Волки" постепенно
превращались в "овец". Вся их энергия, бившая через край, уходила
теперь на борьбу. Боролись "по-классному", на поясах и по-японски. То
и дело слышалось: "Переводи, переводи его. Пусть смостит. Давай
двойным нельсоном... суплессом..."
Пара боролась, а остальные кричали. Они были зрителями и судьями. И,
пожалуй, более темпераментных зрителей и судей не было еще на свете.
Иногда на эти соревнования приходил Иван Михайлович. Тотчас же
кто-нибудь из ребят срывался за табуреткой да. покрепче: не всякая
выдержит.
- Посудите, Иван Михайлович!- радовались "заикинцы".
Заикин судил строго. То и дело, останавливал борьбу, корил нарушителей
правил.
- Это я сейчас тебе по-дружески, а судья - тот просто снимет тебя с
ковра. Ты борись так, чтобы правила вошли в плоть и кровь, чтобы не
вспоминать о них, а все-таки не нарушать.
Не скоро поднималась густая трава на треугольнике никем не сеянного и
не ухоженного сквера, трава, служившая "заикинцам" борцовским ковром.
Зато быстро сходили синяки и шишки, полученные в почетных схватках.
Это даже огорчало ребят: синяки были для них словно знаками борцовской
доблести, медалями, завоеванными в сражениях.
Так росло племя "заикинцев"-тоже по существу никем не ухоженное.
- Пусть растут сорняками - крепче да стойче будут,-приговаривал
Заикин.-Ни жара, ни холод их не возьмут.
И "сорняки" незаметно как-то поднялись и, как в андерсеновской сказке,
в один прекрасный день никто их не узнал.
Валентин Здановский, Владек Герц, Алексей Бусляков и другие мальчишки,
на которых прежде никто и не смотрел всерьез, над увлечением которых
подсмеивались, стали настоящими атлетами. В восемнадцать лет Валентин
Здановский весил 116 килограммов при росте 185 сантиметров и
окружности бицепса 49 сантиметров.
И тогда Заикин, словно бы прозрев, взялся за них засуча рукава. Он
терпеливо ждал этого дня, дня, когда можно будет сколотить свой
чемпионат, когда его заикинцы будут класть на лопатки знаменитых
борцов.
Такой день наступил. Рослые, крепко сбитые, владеющие приемами, они
могли сходу войти в водоворот турнирной борьбы. За них можно было не
бояться.
"Ай орлы, ай вымахали!"-довольно повторял Заикин, словно впервые
увидев своих "орлов".-Теперь уж мы покатим, покажем, каков дух
заикин-ский,чего он стоит".
Иван Михайлович снова стал энергичен, подвижен. Дела домашние были
отодвинуты в сторону. Он просто забыл о них. Забыл с удовольствием. И
весь отдался заботам о труппе.
Мало-помалу собирался инвентарь-нехитрое имущество передвижного цирка.
Он, конечно, был не таким, как нынешние шапито-с гигантским
брезентовым куполом и ярусами скамей, вмещающих полторы-две тысячи
зрителей, со специально оборудованными автомашинами и прицепами, в
которых живут артисты.
Вместо брезентового купола Заикин приобрел рондо - штуку дешевого
полотна двухметровой ширины. В землю по окружности вбивались высокие
колья. Рондо разматывалось, образуя полотняный загон с проходом в
одном месте. Кое-где колья укреплялись расчалками для прочности.
Внутри раскладывался ковер, стояли простые некрашеные скамьи. Таков
был весь цирк.
В непроницаемо темные южные вечера цирк освещался
"усовершенствованными" керосиновыми лампами. Они носили пышное
название "петромакс", что-должно было, по мысли создателя этих ламп,
подчеркнуть их "полную отдачу": слово это было составлено из начальных
слогов слов - петроль (керосин)' и максимум.
...В один из дней весны 1929 годя на улицах Оргеева запестрели афиши.
Огромные буквы кричали:
"Иван Заикин-волжский богатырь".
Волжский богатырь-от этого титула Заикин не отказывался всю свою
жизнь, хотя присваивались ему титулы и почетнее. Но с этим он не
расставался, - а здесь, в Бессарабии, нарочито подчеркивал его: в нем
заключалась нерушимая связь с родиной.
"Заикин едет!" Быстроногие мальчишки разнесли эту весть по всему
городу, куда не достигли афиши. Они действовали, впрочем, вернее и
надежнее афиш: грамоте в этом небольшом бессарабском городке был учен
далеко не каждый. На рассвете к "пригороду" Оргеева - сельцу
Слободке-подкатила тележная процессия: двенадцать подвод. И все они
были нагружены цирковым скарбом. Сами участники чемпионата брели, за
ними, словно почетный эскорт или похоронная процессия.
Пешее сопровождение телег входило в комплекс тренировочных занятий "заикиниев".
Этот пятидесятиверстный "марафон", да еще ночью, поначалу дался
нелегко будущим борцам и чемпионам. Кое-кто из них подумывал уже о
том, как бы унести ноги из вновь образованного чемпионата.
Но молодость есть молодость. Проспав несколько часов, юноши снова
чувствовали себя бодро. Усталости как не бывало.
Иван Михайлович добродушно посмеивался:
- Ну как, орлы, поокрепли крылья-то? Бег на дальние дистанции-лучшая
система тренировки для борца,-уже серьезно продолжал он.-Получает
развитие вся мускулатура, легкие, выковывается выносливость. А
выносливость, способность долго выдерживать сильное физическое
напряжение-важнейшее качество для атлета.
Я в свое время тоже прошел добрую школу выносливости-тянул бурлацкую
лямку на Волге. За лето не одну сотню верст, бывало, отмеривали по
берегу...
- А гири? - робко вставил Владек Герц. - Разве занятия гирями не важны
для борца? Заикин пренебрежительно махнул рукой.
- Что гири?.. Работая ими, приучаешь себя к недолгой загрузке мышц,
односторонне развиваешься. Гиревик, он полчаса поворочает штангою, и
дух вон. Врачи, вон, говорят, что у гиревиков-то и мускульные волокна
по-особому устроены: короткие они.
За полотняной оградой толпились любопытные. То и дело облупленные
веснушчатые мальчишечьи носы, чубатые и стриженые головы и горящие
восторгом глаза показывались в самых неожиданных местах. Мальчишки
карабкались по шестам, подлезали под полотно, диковинными коричневыми
плодами висли на деревьях.
Заикин поднялся и добродушно крикнул:
- Геть, голопузые! Не то отведаете палки!
Оставались самые смелые и сообразительные. Те, которые уловили в тоне
знаменитого силача оттенок добродушия.
- Ну вот, первые зрители прибыли. Теперь они до вечера отсюда не
слезут. Как тараканы, во все щели набились,-засмеялся Заикин. И,
немного помолчав, добавил:- Пусть смотрят. Не помещичьи, небось, дети,
мало радости жизнь-то им дарит. В малолетстве я и сам радости не знал.
Наезжали в наше Талызино разные там фокусники, цыгане медведей водили.
Но нас, ребятишек, не больно-то баловали, смотреть не пускали. За
смотрение деньги надобно было платить, а отколе их взять?
Говоря, Заикин шагал по кругу, поочередно пробуя надежность кольев и
распорок.
- Не то сомнут, - пояснил он. - Однажды при мне балаган в Саратове
рухнул. Мы такого страху натерпелись тогда, помню, описать трудно.
Антрепренер, тот с перепугу просто сбежал-совсем, бедняга, голову
потерял от визга и крика. А на поверку оказалось, что всего-то двух
теток и мальчугана крепко зашибло-в больницу свезли и пришлось им
отступного дать. Остальные же все больше от испуга орали. С тех пор я
взял за правило - самолично проверять все.
- Да, народу нынче будет-сила,-подтвердил единственный участник
труппы, не имевший отношения к борьбе, фокусник Костаке Русу.
Небольшой юркий человечек, все время находившийся в движении, он
выступал в дивертисментах, смеша и занимая публику. Казалось, кто-то
вставил в. него пружину, которая так никогда и не раскрутится.- Билеты
уже, кажется, все проданы.
- Самая малость осталась, - подтвердил вынырнувший из будки Иван
Яковлевич Свободин - администратор труппы, тихий человек, фанатично
преданный Заикину и вечно следовавший за ним, как тень.
- А ну, костоломы,- улыбнулся Иван. Михайлович,- помнитесь на
радостях. Сегодня борьба должна быть чистой, на совесть. А ну-ка,
повторите прежде мои заповеди. Что есть арена?
- Алтарь,-хором выкрикнули борцы, стараясь сдержать улыбку.
- Как надобно бороться?
- Со всем старанием, не щадя живота. - Что есть позор для борца?
- Показуха.
- То-то,-ухмыльнулся Заикин.-Перед каждым представлением буду вас
экзаменовать, черти полосатые.
На импровизированной арене тем временем кончили засыпать опилки.
Рабочий разровнял их граблями, поверх настелил брезент. Валентин
Здановский и Алексей Бусляков вышли разминаться. Ждали своей очереди и
остальные пары, исполнявшие на этот раз роль судей и арбитров.
Иван Михайлович отправился проверять свой реквизит.
- Ну, как нынче, без обмана?- спросил он Свободина.
- Честнейшим образом, Иван Михайлович,-заверил его тот.
- Смотри у меня: публике буду показывать.
Свободин, желавший облегчить работу Заикина, нередко подкладывал ему
сухие хрупкие бревна, которые Заикин ломал как соломинки, а потом
гневался. Иван Михайлович, не терпевший никакого обмана даже в самом
малом, ругательски ругал Свободина, грозил ему отлучением от труппы и
прочими карами. Но тот продолжал свое - вольно или невольно, сетуя,
что иных столбов не нашлось. Столбы на этот раз были что надо. Глядя
на них, Заикин на мгновение даже засомневался, по силам ли они ему.
- А тавровка где?-спросил он Свободина.
- В кузне, Иван Михайлович. Выпрямят и принесут.
Осмотрев реквизит, Заикин вышел на улицу. Мальчишки торчали вокруг,
будто приклеенные. Увидя атлета, они загалдели и, сбившись в кучу,
побежали за ним.
День клонился к закату. На пыльных улицах маленького городка стало
многолюдно. Молодежь прохаживалась табунами, люди постарше степенно
восседали на скамейках подле домов. Возле них на земле густел пестрый
веер подсолнечной шелухи. По булыжнику громыхали крестьянские телеги.
Прогнали стадо, редевшее на глазах: то одна корова, то другая,
деловито боднув калитку, исчезала во дворе. В воздухе стоял тот
неуловимый запах свежего навоза, парящей земли и цветения, который был
так знаком Заикину с детства.
"Нешто это город?-думал Иван Михайлович.- Чистая деревня. И дух точно
такой же".
Заикин вспомнил родное Талызино и на мгновение загрустил. Как там
теперь? Кто из родных жив, помнят ли о нем - отрезанном ломте родной
земли? Тоска по ней захлестнула его. "Хоть бы на день, хоть на час
взглянуть на огненные волжские закаты, на неоглядные дали, что
открываются с круч, на деловитую толчею пароходов, буксиров, барж и
плотов, бороздящих Волгу". Какие-то люди уважительно здоровались с
ним, снимая шляпы, картузы и фуражки, люди большей частью незнакомые,
но тем не менее знавшие Заи-кина - бессарабскую знаменитость. А он все
шагал и шагал вперед, не поднимая головы, думая о своем, о самом
заветном - о Родине.
Неожиданно кто-то взял Заикина за локоть.
- А? Что надобно? - встряхнулся он.
- Я это, Иван Михайлович, не узнали?
- Иван Яковлевич! Да ты, никак, за мной следишь?
Свободин захихикал.
- Помилуйте. Да за вами следить не надо: любого встречного спроси,
куда Заикин пошел,- сейчас скажет.
- Зачем понадобился?
- Через полчаса начинаем, Иван Михайлович. Заикин взглянул на часы. До
начала представле-дия действительно оставалось мало времени.
- Полный аншлаг,-добавил Свободин.-Стоять просятся. Пустить?
- Пусти уж. Чай, воздуха не замутят. Готовы все?
- В аккурате.
- Ребята дрова рубили?
- Как же?
- Ну тогда и начинать можно.
Полотно рондо колыхалось, напоминая Заикину oсеть, набитую рыбой.
Мальчишки гроздями висели на деревьях. Пройдя в "артистическую"-
крашеную фанерную будку, Заикин услышал голос Свободина:
- Чемпионат под руководством и при участии экс-чемпиона мира по
классической борьбе, волжского богатыря и авиатора Ивана Михайловича
Заикина...
Привычного туша не последовало: оркестру надо платить, а денег не
было. Незаполненная пауза била по барабанным перепонкам.
