Библиотека

НовостиО себеТренингЛитератураМедицинаЗал СлавыЮморСсылки

Пишите письма

 

 

 

Яков Куценко

 
"В жизни и спорте".

ГЛАВА 5   СНОВА ПАРИЖ.
 

 

Мне было 34 года, когда я почувствовал себя сильнее и крепче, чем когда бы то ни было. 1949 год был годом моего спортивного зенита. Я показал тогда 447,5 кг, установив три рекорда — 142,5 кг, 135 и 170 кг.

На спортивной базе в Сходне под Москвой мы готовились к поездке в Гаагу. Тренировки мои проходили блестяще. Это было состояние, которое я испытывал, наверное, впервые; мне казалось, что я никогда не наращивал силу, что я не копил ее по крупицам, до изнеможения поднимая железо. Я чувствовал себя так, будто всегда, всю свою жизнь был вот таким необыкновенно сильным и могучим. Тренировки давались без малейшего напряжения. Время тренировок заканчивалось, а я мог поднимать штангу еще и еще.

На одной из тренировок после основательной нагрузки я еще раз подошел к 170-килограммовой штанге. Мы тренировались на воздухе. На помосте было много песку, который не успели смести. Мне бы следовало быть осторожней. Штанга почти взлетела вверх. И вдруг что-то огненное и острое полоснуло по левой ноге...

Это было очень досадно, но я не особенно сокрушался: в конце концов, эта неожиданная травма не могла серьезно повлиять на мой организм, который настроился на самые высокие результаты. Необходимо было убедить себя в этом, набраться терпения и выжидать.

Через год, готовясь к первенству мира в Париже, я поднял 455 кг и почувствовал, что могу сделать больше. Наверное, так всегда бывает перед концом. Вдруг чувствуешь необыкновенный прилив сил. А потом все обрывается...

Снова травма ноги, в том же самом месте. Я попал в трудное положение: оставалось мало времени, да и настроение было уже не то.

Я ехал в Париж на верное поражение.

Во дворце Шайо нам не повезло. Чемпионат мира 1950 года памятен стечением печальных для нас обстоятельств. «Сюрпризы» начались еще в Москве. Не едут Иван Удодов и Григорий Новак — наша основная надежда. Вместо Новака будет выступать Аркадий Воробьев — тогда он еще только начинал. В дороге решаем: Удодова заменит Рафаэль Чимишкян. Неожиданно заболевает Юрий Дуганов. Вместо него едет Владимир Пушкарев.

Итак, основные наши козыри выбывают из игры. Чимишкян заменит Удодова... А знаете ли вы, что это такое? Это означает, что ему нужно сбросить 5 кг, чтобы перейти в легчайший вес. В полулегком у него прекрасные результаты. А тут его противник — грозный Махмуд Намдью.

Намдью держался очень самоуверенно. Впоследствии Чимишкян принес много побед советскому спорту. Но это его выступление было самым героическим, хотя он и проиграл иранцу.

В полулегком весе победил Фаяд — 327,5 кг. Лопатин стал вторым.

Интересным обещал быть поединок Владимира Светилко и египтянина Хамуды, которые должны были выступать в легком весе. У Светилко был отличный результат — 360 кг.

Случилось так, что они слишком рьяно выслеживали друг друга, и пропустили вперед американца Питмэна.

На помосте Туни. За его плечами победы и только победы. Перед чемпионатом Туни пробовал свои силы в полутяжелом весе. Сумма его была внушительна, но он все же принял решение выступать в средней весовой категории.

Это был его блистательный конец. Туни показал 400 кг. Но на этот раз он выглядел совсем другим: вероятно, побеждать было уже трудно. Куда делось его спокойствие, уверенность. Теперь перед нами был просто очень уставший человек с осунувшимся лицом.

Сюрприз преподнесли американцы. На тренировках мы не обращали внимания на их атлета Питера Джорджа, флегматичного с виду парня. У него было слабое тело и странное выражение лица — казалось, он вот-вот заплачет. И вдруг Питер Джордж показывает 390 кг. Впоследствии до 1956 года он никому не уступал первенства. Это был очень способный целеустремленный спортсмен.

Пушкарев, волевой, отчаянный, готовый всегда бороться с кем угодно и где угодно, сделал все, что мог: он показал 385 кг и завоевал бронзовую медаль.

На этом чемпионате впервые на большой помост вышел человек, которому суждено было вписать, блестящие, самые интересные страницы в нашей тяжелоатлетической истории. Аркадий Воробьев дебютировал в среднем весе с внушительной суммой — 420 кг. Столько же показал и Станчик, но он был легче. Это и решило судьбу первого места.

А я снова встретился с «Черным Аполлоном». Дэвис был в исключительной форме. Он показал 462,5 кг. Самым изумительным зрелищем был его рывок 147,5 кг.

Это была демонстрация красоты, силы и мощи человеческого тела. Попытка побить рекорд в толчке, подняв 182, 5 кг, ему не удалась. Французы торжествовали: оставался в силе рекорд в толчке Ригуло — 182 кг — их национальная гордость.

Я выступал плохо (422,5 кг) и как бы завершил поражение нашей команды, которая заняла третье место. Египтяне были первыми, американцы — вторыми.

Ну что ж, это было начало нашего пути. А в самом начале редко бывает все хорошо.

Мы жили в 50 метрах от Булонского леса — самого тихого и богатого района Парижа.

Дни до соревнований мы проводили в несложных тренировках и прогулках по аллеям парка. Каждое утро нас будил старик консьерж, и говорил: «Грешно спать вблизи такого рая».

По аллеям Булонского леса медленно двигались красивые машины, гарцевали на лошадях изящные, как с гравюр, женщины в сопровождении элегантных кавалеров. На большой площадке, покрытой бархатной зеленой травой, группа молодых людей, одетых в яркие спортивные костюмы, играла в гольф.

Вот аллея поэтов. Может быть, вы хотите посидеть на скамье Жан-Жака Руссо? За эту скамейку, как, впрочем, и за другие скамейки на этой аллее, нужно платить. Зато будете сидеть там, где отдыхал Руссо.

Снова я побывал на кладбище Пер-Лашез. Все советские люди, приезжающие в Париж, по традиции возлагают цветы у Стены коммунаров. Пришла сюда и наша команда.

Первое впечатление — будто ты попал не на кладбище, а в огромный музей изобразительного искусства, где соревнуются в мастерстве искуснейшие скульпторы и архитекторы.

Роскошные могилы наполеоновских генералов. Среди украшающих их воинственных эпитафий можно прочитать и такую: «Я прожил 99лет, но жизнь моя была короткой».

Над аллеей, ведущей к Стене коммунаров, почти не видно неба: старые платаны, растущие по обе стороны от нее, соединили вверху свои ветви. Вот стена без всяких украшений, а на ней белый прямоугольник, несколько слов и дата — «21—28 мая 1871 года. Здесь были расстреляны коммунары — люди, для которых счастье народа стоило больше, чем собственная жизнь».

А невдалеке похоронены участники французского движения Сопротивления, партизаны, все те, кто погиб в годы фашистской оккупации. Поражает памятник жертвам концлагеря «Равенсбрюк» — прямоугольная плита с названием лагеря, а перед ней огромные связанные руки...

Каждый, посетивший Париж, бывает в Лувре. Каждый, кто пишет о Париже, пишет о Лувре. Но никакие самые точные и верные слова не способны передать того, что видишь сам.

Джоконда. Леонардо да Винчи писал ее четыре года и остался недоволен работой. А Монна Лиза, воплощение женственности, вот уже пять веков со спокойным величием и неразгаданной тайной, укрытой за ее знаменитой улыбкой, смотрит на миллионы людей, которые приходят поклониться ей.

Желтоватая от времени мраморная Венера, Самофракийская Ника. Нет головы, рук, а богиня Победы летит стремительно и красиво. Почти физически ощущаешь это движение.

Не все сокровища Лувра были тогда экспонированы. Во время войны музей эвакуировали. Многие экспонаты из-за недостатка средств на реконструкцию помещения не выставлялись.

Еще в 1946 году мы видели развороченные бомбой ступени храма Сакре-Кер. Длительное время надпись у входа в храм гласила: «Бог милостив! Он явил чудо и отвел вражеские бомбы от храма своего!» Плакат этот, конечно, обошелся дешевле, чем восстановление разрушенного здания.

Версаль. В Галерее битв, где выставлены популярные произведения батальной живописи, несколько лет стоят леса, пол устлан мешковиной. Тоже не хватает средств. «Трудное время», — говорит Жан Дам.

Уже несколько лет о Версале говорят во всей Франции. Предлагают всевозможные варианты помощи: устроить лотерею, издать марки, провести общественную подписку по сбору средств для восстановления. Даже журналист буржуазной газеты «Монд» не без иронии заявляет. «Государственный секретарь заверил нас, что подписка осуществится, средства будут собраны, если каждый француз откажется от одной пачки «Голуаз» (название французских сигарет). Но, это, впрочем, прецедент опасный. Кто поручится, что завтра нас не пригласят отказаться от нашей обычной чашки кофе или бокала вина, чтобы реставрировать Нотр-Дам, расширить музей Лувр или снабдить субсидией оперу?» Во время оккупации по приказу Гитлера в Париже были сняты с пьедесталов сто сорок две статуи знаменитых людей Франции. Фашисты нуждались в бронзе. Так и стояли теперь на парижских улицах осиротевшие постаменты.

Улицы Парижа. 5 тысяч кафе выставили на их тротуарах столики. Нам рассказывали: когда в 1948 году правительство повысило налоги на владельцев кафе и многие из них вынуждены были прекратить торговлю, тысячи парижан организовали митинг протеста. Налоги пришлось отменить. Парижанин не представляет себе жизни без кафе. Он
любит улицу, маленькие уличные приключения, любит смеяться и сам слышать смех, наблюдать все, что происходит вокруг. После работы в кафе собираются друзья, семьи. Заказав по рюмке аперитива, они подолгу
просиживают там, играя в карты, или просто проводят время в приятной беседе.

Жизнь улиц Парижа, как всегда, оживленна и интересна. Но когда видишь этот город не в первый раз, кое-что предстает перед глазами уже в ином виде.

На банкете в честь советской спортивной делегации один знакомый француз сказал мне:

— У нас прежде многие занимались политикой лишь в кафе за чашкой кофе. Теперь все по-другому. С каждым днем эта самая политика все теснее припирает тебя к стене и ставит вопрос в упор: с кем ты? А как на него ответить? В один из дней мне довелось увидеть любопытную картину — приезд в столицу Франции марокканского султана с наследником.

Вдоль Елисейских полей к Триумфальной арке двигался кортеж. Султан в окружении свиты ехал в машине. За ним рысцой двигалась экзотическая марокканская кавалерия. Все это походило на живописное театральное представление. Парижане любят подобные зрелища и живо, остроумно комментируют их. Рядом громко смеялись два парня. Переводчик наклонился к нам: — Они говорят, что если султан в Париже, значит, ему плохо дома. Поэтому он приехал успокоить свое сердце в Казино де Пари.

На второй день газеты пестрели фотографиями султана в веселом обществе танцовщиц казино. Хранитель веры корана развлекался.

Перед отъездом нас пригласили в редакцию «Юманите» — орган Коммунистической партии Франции. Поехали втроем — Воробьев, Бухаров и я. Дорогой обдумывали умные слова приветствия.

Навстречу нам вышел 82-летний Марсель Кашэн и совсем еще молодой писатель Андрэ Стиль — невысокого роста, с энергичным бледным узким лицом и очень элегантный. Никаких речей и приветствий не понадобилось. Кашэн расспрашивал о Москве, вспоминал о переписке с Лениным, о своих встречах с выдающимися деятелями международного рабочего движения. Все было просто и хорошо.

— А теперь я хочу выпить за успехи в спорте, — обратился он к нам. — «Юманите» и на этот раз постаралась, чтобы вам дали визы.

— Не устаете ли вы в свои годы от такой ежедневной напряженной работы? — поинтересовался я.

— Я с севера Франции, а там долго живут. Здоровья у меня еще хватит. Но если почувствую себя плохо, немедленно займусь тяжелой атлетикой.
Все засмеялись.

Мы с Григорием Новаком с трудом пробираемся к выходу из переполненного здания дворца Шайо после только что закончившихся соревнований, как вдруг слышим на ломаном русском языке: «Браво, товарищи!» Перед нами два улыбающихся французских летчика. На мундире одного из них — орден Красного Знамени. «Нормандия, — говорит он. — Смоленск».

Состоялась непринужденная, дружеская беседа, одна из тех, в которых от взаимной симпатии и доверия вдруг щедро раскрываются сердца людей, еще полчаса назад не знавших о существовании друг друга. Во время Великой Отечественной войны летчики полгода провели в Советском Союзе, сражаясь в составе знаменитого французского полка «Нормандия». Вспоминали о своих советских друзьях, о дорогих могилах однополчан. Один из них показал фотографию — простое русское лицо старшего лейтенанта. На обороте написано: «Другу Франсуа от Федора».

— Он спас мне жизнь, — говорит француз, глядя на карточку. Он смущен: не может вспомнить фамилию русского.

Прошло четыре года. Снова дворец Шайо, снова приветственные возгласы и рукопожатия, Я выхожу на площадь Трокадерро, на этот раз со Светилко.

— Камрад Куценко! — слышу радостный голос позади.

Да может ли это быть? Снова те же два летчика — веселые, улыбающиеся, ничуть не изменившиеся. Мы встречаемся как старые друзья. На мундире старшего уже нет советского ордена. Франсуа ловит мой взгляд. Он хочет что-то объяснить по-русски, но годы успели выветрить из памяти нужные сейчас русские слова. Приходится обратиться к переводчику.

— Я почти забыл ваш язык, камрад Куценко. Но, поверьте, никогда не забуду всего остального. Ни я, ни мои товарищи. Мне запретили носить «Красное Знамя». Но чего нет на мундире, остается здесь, — он кладет руку на сердце. — И еще. С моим боевым другом Федором мы можем встретиться в воздухе или на земле только как друзья. О, если бы вы могли передать ему это.

Война закалила миллионы тружеников французской столицы. Горячая кровь парижских коммунаров заговорила даже в тех, кто был прежде беспечен и далек от политической борьбы. Никогда раньше мне не приходилось видеть в Париже столько проявлений недовольства трудящихся, как осенью 1950 года. Мы почувствовали это с первых минут нашего пребывания на французской земле. Аэродром Буржэ, всегда оживленный, был почти пуст. Персонал бастовал в знак протеста против ареста одного из товарищей, который собирал подписи под Стокгольмским воззванием.

В те дни было совершено покушение на Жака Дюкло. Его ранили на собрании профсоюзных деятелей. Весь рабочий Париж вышел на улицы. Не хватало полиции, чтобы разгонять митинги и манифестации.
Перед отъездом мы в последний раз побывали на могиле Неизвестного солдата. Было поздно, и возле нее не толпились шумные туристы. Мы встретили одну только высокую женщину со следами былой красоты. Вся в черном, скорбная перед сине-розовыми язычками Вечного огня, она сама была похожа на фрагмент этого памятника. Потом наклонилась и положила на холодные камни большую алую розу.

Я покидал Париж, потерпев здесь поражение. На этот раз оно было не очередным этапом моей спортивной биографии, не временным отступлением. Я почувствовал приближение конца.

Пройдут месяцы. Как и прежде, я буду приходить в тяжелоатлетический зал, буду поднимать тонны железа, часто приближаться к рекордным результатам. Внешне ничего не изменится, но во мне появится какая-то осторожность, неведомая до сих пор боязливость. И даже победа, вымученная тяжелым трудом и добытая за счет опыта, не принесет уже такой радости, как прежде. Ибо для штангиста настоящая победа — это новые килограммы, новые рубежи, а не повторение прошлых достижений.

Я понимал это. Я убеждал себя, что пришло время уйти с помоста. Но я задержался еще на несколько лет, пока не почувствовал, что пришла смена. На первенстве страны, состоявшемся в Харькове в 1951 году, я без особых осложнений стал чемпионом с результатом в сумме троеборья 422,5 кг. Второе место занял Николай Лапутин, а на третье вышел совсем молодой еще москвич Алексей Медведев. Его результат не был высоким — 407,5 кг, и своими физическими данными он нисколько не поражал. Но было у Медведева что-то такое, что я подсознательно почувствовал; вот он — настоящий противник. С этого времени я взял его на заметку.

В следующем году на чемпионате Украины я поднял 430 кг. Медведев выступал в Финляндии и довел свой результат до 425 кг. В Каунасе, на очередном первенстве страны, он потерпел неудачу в рывке, и я победил снова. Победил я и в последующий год в Иваново, подняв 427,5 кг. Алексей завоевал серебро, отстав от меня на 7,5 кг. Но это было мое последнее выступление на всесоюзном помосте. Остается добавить, что предчувствие меня не обмануло: именно Медведев вычеркнул мою фамилию из таблицы всесоюзных рекордов. На первенстве в Москве он толкнул 175,5-килограммовую штангу, а в сумме троеборья набрал 450 кг. Произошло это в 1954 году, и я, тогда уже тренер, заинтересованный в кандидатах в сборную страны, первым поздравил его. К таким, в какой-то мере парадоксальным, ситуациям приводят тренерские обязанности: радуешься, когда тебя побеждают.

Но я забежал немного вперед. А сейчас мне хочется возвратиться к событиям 1951 года и рассказать о поездке в Австрию. Нас и шахматистов пригласило Общество австрийско-советской дружбы.

Есть города, являющиеся гордостью не только страны, которой они принадлежат, но и всего человечества. Такова Вена с ее историей, древней культурой, музыкой. Город, связанный с именем Иожефа Гайдна, старейшего из мастеров венской классической музыки, Христофа Глюка, оперного реформатора, написавшего более 100 опер, Вольфганга Амадея Моцарта, Людвига Бетховена... Город, подаривший человечеству династию Штраусов, чудесные памятники, переживший фашистскую диктатуру, войну. Немецкие фашисты, аннексировавшие Австрию, делали все, чтобы искоренить в этой стране дух гуманизма и жизнелюбия. А потом, в годы войны, нацисты обрекли Вену на гибель. Город спасли воины Советской Армии.

Мы идем по улицам австрийской столицы, вдыхаем ее историю. Правда, Дунай ныне совсем не голубой, как во времена Штрауса: в его грязно-серой воде отходы сотен промышленных предприятий.

В центре города — собор святого Стефана. Высота его 136 метров. Когда мы были в Вене, мастера реставрировали собор — залечивали раны войны. В этом соборе мы оказались свидетелями свадьбы довольно-таки пожилой пары. Вероятно, это были известные люди, так как всюду сновали фоторепортеры, присутствовало большое количество гостей.

От собора расходятся узенькие улочки старой Вены. Здесь все, как было в средневековье: улицы плотников, пекарей, портных.

Мы посетили исторический кабачок знаменитостей. Его называют по-разному: кабачком Штрауса, а то и Марка Твена или еще кого-то. На стенах и потолке заботливо сохранены автографы известных всему миру людей.

На улицах вены по сравнению с другими европейскими городами немного машин. Но ездят тут отчаянно — поэтому много аварий. Независимо от возраста и пола все охвачены безумством скорости. На главных улицах через каждые 300—400 метров висят призывы: «Пожалуйста, осторожно!», «Зачем так быстро!», «Здесь не гоночный трек!». Но это, видимо, лишь придает азарт водителям.

В Вене чрезвычайно много собак — буквально какой-то собачий культ. Собаки пользуются всеобщей любовью.

Мы побывали в маленьком городке Зельцбурге. К нему вела дорога, утопающая в зелени деревьев. Остановились возле могилы с мраморной плитой. Похоронены здесь русские солдаты, погибшие в 1806 году в бою с войсками Наполеона.

В Зальцбурге были напечатаны первые в Австрии книги. В Зальцбургском замке был основан первый австрийский театр. На одной из узеньких улочек в семье помощника капельмейстера при дворе архиепископа Шраттенбаха родился сын, о чем в церковной книге было записано:«Йоганнес Хризостомус Вольфгангус Теофилус Моцарт родился 27 января 1756 года» Когда мальчику было три года, он еще неуверенной поступью пробрался в комнату, где стоял клавесин, и стал подбирать терции... Американцы превратили зальцбургскую крепость в свой военный пункт. Куда ни посмотришь — всюду солдаты. Удивительно даже, что в этом маленьком городке удалось разместить, так много солдат.

Вскоре мы получили возможность познакомиться с австрийскими штангистами. Общество австрийско-советской дружбы организовало несколько показательных выступлений тяжелоатлетов двух стран, а также вечера вопросов и ответов, на которых присутствовали спортсмены, тренеры, руководители спортивных организаций и тяжелоатлетических клубов Австрии.

Первое наше выступление состоялось в столовой завода Симменс-Шуккерт, второе — в курортном городе Бадене. Советские атлеты победили во всех весовых категориях. Выступая в среднем весе, Аркадий Воробьев установил мировой рекорд в рывке и всесоюзный — в толчке. Улучшил мировой рекорд в толчке также полулегковес Николай Самсонов. Высокие результаты показали и другие наши атлеты — кое-кто перекрыл килограммы, набранные победителями последнего мирового чемпионата.

Мне было невесело, я все время думал о будущем. Разлука с большим помостом была уже делом решенным, но я не думал, что это будет так тяжело.
 

 

 

Предыдущая страница

В оглавление Следующая страница