Яков Куценко

 
"В жизни и спорте".

ГЛАВА 2  ГОРОД, КОТОРЫЙ ПРИНАДЛЕЖИТ ВСЕМ.
 

 

4 августа 1937 года. Почти 37 лет прошло с того дня, но я буду помнить его всегда. В этот день я впервые увидел Париж.

Сколько городов я видел на своем веку! Есть города, которые вызывают интерес и любопытство, есть города, которые настораживают; города, которые располагают к хорошему настроению, и города, которые вызывают грусть... Города как люди...

Любые слова о Париже жалки и невыразительны. Находясь в Париже в первый раз, хочется молчать и думать, думать.

Париж многолик. Он и шумный, он и по-средневековому спокоен, он весел и чуть грустно-ироничен, он героический и легкомысленный, он очень современный и очень архаичный. Город, постоянно о чем-то напоминающий. Проходишь под вечерними фонарями площади Согласия, где проходили когда-то герои Бальзака. Заходишь в ресторан и оказывается, что ты сидишь за столом, за которым собирались якобинцы. А может быть, на этом стуле сидел Робеспьер? Во всяком случае, так говорит тебе хозяин. И хочется в это верить.

Мне 21 год. В этом возрасте впечатления, особенно от увиденного впервые, — глубоки, незабываемы. Я был влюблен в город, где так много света, веселья, красивых девушек и цветов. Казалось, весь Париж пронизан ароматом фиалок, расцвечен тюльпанами.

А неподалеку от Эйфелевой башни возносили в солнечное небо молот и серп стальные фигуры рабочего и колхозницы у советского павильона на Всемирной выставке.

Париж принимал гостей. В одном из крупнейших театральных залов давал свои спектакли МХАТ. На афишах появились имена выдающихся советских актеров — Качалова, Москвина, Тарасовой. На аэродроме собрались тысячи парижан, чтобы приветствовать героев воздушных трасс Михаила Громова, Сергея Данилина, Андрея Юмашева, только что совершивших беспосадочный перелет из Москвы через Северный полюс в Америку. Париж со свойственной ему экспрессивностью не просто принимал русских — Париж восхищался.

Это было время, когда за границей еще верили в смехотворные выдумки буржуазной пропаганды. Перед приездом нашей делегации, например, в прессе серьезно дебатировались вопросы: сбреют ли русские свои дремучие бороды? не будут ли под видом штанг и прочего инвентаря завезены бомбы и адские машины? привезут ли силачи трехведерный самовар из Москвы? «МХАТ — единственный театр в России, куда согнали лучших актеров со всей страны», — сообщала одна газета; «Ивана Поддубного заставляют есть одну только конину», — информировала другая; «В случае неудачи советским спортсменам угрожает расстрел», — пыталась перещеголять их третья.

Так продолжалось несколько дней. Потом Париж узнал правду. Сотни тысяч парижан побывали на нашей выставке и увидели игру Качалова, Москвина, выступления спортсменов.

Находясь дома, мы обычно привыкаем ко всему, что нас окружает, к тому, чем мы живем каждый день. Но тогда... Впервые в жизни я испытал чувство счастливейшего человека, который, попав за границу, слышит слово похвалы своему народу. Это чувство я испытывал ровно столько раз, сколько бывал за границей.

Веселый, беззаботный Париж сиял миллионами ослепительных улыбок, в то время как из-за границы своими жестокими, холодными глазами в него всматривался Берлин, уже заранее опутывая паутиной шпионажа и измены.

В кинотеатре, где-то в районе площади Согласия, мы смотрели фильм. Перед началом показывали немецкую кинохронику — парад в Мюнхене. Глухо звучали барабаны, и на огромном каменном плацу чеканили «гусиный шаг» полки СС и вермахта. На трибуне в окружении генералов красовался Гитлер. Его показывали долго: в профиль, анфас, улыбающимся, гневным. Вдруг по залу пронесся веселый, беззаботный смех...

— Не очень это смешно, — сказал кто-то из нас своему соседу французу.

— Даже страшно, что в центре Европы творится подобное.

— Пустяки, — ответил тот. — К нам они сунуться не посмеют. Уверяю вас, они хорошо запомнили Компьенский лес. Мы очень спокойно относимся к болтовне Гитлера...

На экране немецкая хроника сменилась кадрами французской. Зрители получили возможность насладиться эпизодами из личной жизни Филиппа Петэна. Старый маршал разводил цветы в своем саду. Сколько парижан с горечью и ненавистью вспоминали эти кадры спустя два-три года, когда под ногами немецких фашистов гудели уже не берлинские, а парижские улицы, и могильщики Франции во главе с любителем цветов Петэном в том же Компьенском лесу подписали акт о капитуляции, отдавший страну на поругание Гитлеру.

Довоенные международные встречи — это, в сущности, первые пробы сил советского спорта на международной арене.

В те дни в центре внимания спортивного Парижа была встреча по футболу между московским «Спартаком» и французским «Ресингом». Наша команда продемонстрировала содержательную игру, футболисты прекрасно владели мячом. Особенно много приятного говорили о вратаре Анатолии Акимове. В одной из встреч он получил травму, и на поле вышел запасной. Акимов не отходил от сетки, внимательно следя за игрой младшего товарища, и спокойно консультировал его. По окончании матча к нему подбежал журналист.

— Скажите, вы откровенно передаете свой опыт коллеге?

— Конечно.

— Вы пребываете в зените славы. Но это не будет длиться вечно. Почему же вы столь опрометчиво расточаете свои секреты?

Самой популярной гимнасткой в Париже была Дуся Бокова. «Самая смелая женщина в мире» — писали о ней. В одном из показательных выступлений на перекладине Дуся выполнила элемент «солнце» — большой оборот с подхватом снизу. Она — первая гимнастка в мире, исполнившая этот чрезвычайно смелый для женщины элемент. Группа французских девушек понесла ее на руках.

Во время наших выступлений нам сказали, что в зале писатели И, Бунин и А. Куприн. Бунин сидел с мхатовцами, и я мог только издали видеть его. А с Куприным у нас был десятиминутный разговор.

Встреча была неожиданной, и разговор получился несколько странным. Казалось, каждый из нас говорил не то, что ему хотелось бы. Говорили, конечно, о спорте и цирке. Куприн говорил о Поддубном, Заикине, жаловался на здоровье, забывал имена, путал даты. В конце он сказал, наконец, фразу, которой часто писатели-эмигранты заканчивали свой разговор: «Если позволит здоровье и время, обязательно напишу что-нибудь о России, какая она теперь». И посмотрел на нас грустно-грустно. Перед смертью Куприн все-таки нашел в себе мужество и силы возвратиться на Родину. Но во время нашей беседы он принадлежал к тем, кого называют эмигрантами. Среди них были люди различных социальных слоев, сознательные враги Советской власти и те, кто случайно попал в эту малопочетную компанию. Однако тоска по Родине была у всех.

Огромный зал зимнего велодрома. Двадцать тысяч зрителей смотрят выступления гимнастов. Примерно через четверть часа должны начаться соревнования тяжелоатлетов.

К нам пробивается пожилой мужчина. Изломанные уши и шрамы на лице — вероятно, профессиональный борец. А потертый костюм и выцветшая, пропитанная потом шляпа подтверждают довольно скверное
положение его дел.

— Простите, господа, Заикин, Поддубный еще живы?

Мы отвечаем, что живы.

— Я Коля Каварьяни, — говорит он и смущается этого слова — Коля.

— Я вырос в России, выступал в цирках и считался неплохим борцом. За границу мы с Иваном Максимовичем уехали приблизительно в одно и то же время. Он был горд и силен. Он побеждал каждого, кто выходил против него. Он уехал домой... У меня все было по-другому. Вначале неплохо зарабатывал, ходил в черкесском костюме, — он горько усмехнулся. — Зрителям это почему-то нравилось, и меня называли «свирепым». А потом появился хозяин... Впрочем, зачем все это вам? Стыдно напоминать о себе, но все же передайте Поддубному, что видели меня. Так и скажите — Колю, — он вдруг расправил плечи и стал будто выше. — Он уважал меня. И помнит, конечно же, помнит. И кланяйтесь Родине.

В Париже очень интересовались жизнью Поддубного, его спортивными планами. Бывало, наши собеседники вспоминали первое выступление Поддубного здесь, вспоминали как веселую историю, которой можно развлечь компанию и вместе с тем, как будто с чувством неловкости.

А произошло тогда, в 1903 году, вот что. Выступая на чемпионате мира по французской борьбе, дебютант этих соревнований Иван Поддубный в течение одиннадцати дней на глазах азартных парижан клал своих соперников на лопатки. А затем он встретился с Раулем Ле Буше. Первые тридцать минут встречи не дали преимущества ни одному из спортсменов. А далее... Далее упорные атаки Поддубного не приносили желаемого результата, потому что Ле Буше выскальзывал из его захватов. Поддубный обратился к судьям, утверждая, что тело его соперника чем-то намазано. Оказалось, находчивый француз в самом деле покрыт слоем прованского масла. Арбитры не посмели дисквалифицировать любимца парижских болельщиков и каждые пять минут обтирали его полотенцем. А затем признали Ле Буше победителем по очкам. Скандальная история обошла мировую прессу. Через год в Петербурге борцы встретились вновь. Сбив француза в партер, Поддубный продержал его там 27 минут, время от времени напоминая шепотом о прованском масле. В конце концов, Ле Буше также был вынужден обратиться к судьям, заявив, что у него нет сил продолжать борьбу, и, с трудом передвигая ноги, ушел с арены. Поддубный стал тогда чемпионом мира. С тех пор он не раз приезжал в Париж, завоевав своими победами большое уважение и популярность у французской публики.

Пришло время и нам выйти на сцену. Все наши атлеты с честью оправдали доверие Родины. Прекрасно выступили в Париже А. Божко, М. Касьяник, Н. Шатов, К. Назаров.

Не подвел и я. Снова продемонстрировал свою феноменальную силу Попов. Его результаты превысили все официальные мировые рекорды. Хорошо выступили представители других видов спорта. Особенно мне запомнилось выступление советского пловца Бойченко. На соревнованиях в Москве Бойченко в плавании баттерфляем на сто метров показал результат, превысивший мировой рекорд. Зарубежные специалисты по плаванию не поверили сообщениям об этом результате. В прессе появились намеки, что, якобы, в Москве не совсем точные секундомеры. Однако на рабочей Олимпиаде в Антверпене Бойченко вновь удивил спортивный мир, превысив мировой рекорд. И снова специалисты не хотели этому верить. Распространялись слухи, будто бы советский спортсмен не по правилам работает ногами, нарушает чистоту стиля и т. д.

В парижском бассейне его выступление привлекло внимание знатоков плавания, не говоря уже о корреспондентах, любителях спорта и просто любопытных. Бойченко выступал один, его соперником было время. А также судьи и эксперты — признают ли они, что техника советского пловца отвечает требованиям Международной лиги плавания?

Бойченко победил и время, и придирчивых знатоков. Пройдя дистанцию в полную силу, он по требованию судей продемонстрировал свою технику в замедленном темпе. Возражений она не вызывала. Даже наоборот, о стиле Бойченко много говорили и писали тогда, как о самом рациональном.

В советском посольстве состоялся большой прием в честь всех героев-летчиков, актеров и спортсменов. Громов, Юмашев, Данилин, Москвин, Тарасова, Хмелев, представители французской компартии, именитые дипломаты. Впервые видел я так много знаменитостей. В этот вечер началась моя дружба с летчиком Михаилом Михайловичем Громовым, которая продолжается до сих пор. Громов был чемпионом страны по тяжелой атлетике в 1923 году, и, конечно, разговор наш начался со спорта.

В посольстве все было совсем по-домашнему. И наш полпред товарищ Сурин уже был не официальным лицом, а просто Яковом Захаровичем, который радовался, что у него сегодня в гостях чудесные и милые люди. И будто все это происходило не в Париже, а где-то на Садовой. Вот выйдут сейчас все, распрощаются до завтра и разойдутся по домам...

Осталось два дня до отъезда. Что было в это короткое время? Было очень много и очень мало, потому что за два дня осмотреть Париж нельзя. Была Эйфелева башня, был Тюильрийский сад, было кладбище Пер-Лашез, куда нас пустили только после того, как мы в прокатном пункте взяли черные фраки. Большое впечатление произвели величественные гробницы ученого монаха Абеляра и его возлюбленной ученицы Элоизы, а также Лафонтена и Мольера. Могила немецкого литератора Людвига Берне находится неподалеку от могилы поэта Беранже. Сбоку от главной аллеи похоронен известный поэт Франции Альфред де Мюссе. Трудно даже перечислить имена великих людей, нашедших свое последнее пристанище на этом кладбище — ученые и философы, маршалы и поэты. Здесь покоится великий французский романист Бальзак. На могиле Шопена, рыдая, склонилась мраморная муза. А неподалеку от кладбища кипит жизнь. Напротив — питейное заведение с вывеской: «Зайдите к нам, здесь лучше, чем напротив».

Мы успели зайти в музей восковых фигур мадам Гюссо. Идя туда, я сказал ребятам, что мы зря потратим драгоценное время, которого почти уже не оставалось для знакомства с Парижем. Но уже в первых выставочных комнатах меня увлекло мастерство людей, изобразивших фигуры исторических личностей. Казалось, здесь остановилось время. Придворные приемы Наполеона, почти реальная сцена «Смерть Марата», полководцы, писатели, актеры... Не обошлось без курьезов. Кто-то из ребят возмутился нескромным поведением молодой француженки, которая подвязывала чулок на высоко оголенной ноге. Оказалось, что это восковая фигура. После этого мы так долго разглядывали старого служителя музея, пока он, привыкший к таким случаям, не сказал нам: «Я еще живой».

А после мы любовались залитыми светом вечерними площадями, каменными и бронзовыми фигурами памятников.

Спустя много лет, когда я побываю в этом изумительном городе еще три раза, я пойму, что хозяева Парижа — не только французы. Париж принадлежит всем, как принадлежат человечеству французская революция, «Марсельеза», Вольтер, Бальзак Гюго, Родэн, Экзюпери.
 

 

 

Предыдущая страница

В оглавление

Следущая страница