Яков Куценко -=В жизни и спорте. Как всё начиналось.=-

Яков Куценко

"В жизни и спорте".

ГЛАВА 1 Продолжение...

Лебедев был не только великолепным организатором, но и тонким психологом, улавливал настроение и запросы посетителей цирка, умело играл на их патриотических чувствах Бывало, в роли арбитра он выходил на арену в русской рубахе, сапогах и фуражке, картинно кланялся на четыре стороны, представляя борцов, использовал былинные эпитеты и тому подобное. Остроумные реплики дяди Вани имели большой успех.

— Дядя Ваня, где сейчас Поддубный? — спрашивали его.

— На чемпионате в Варшаве.

— Как же так, вчера он был во Владивостоке, а сегодня в Варшаве?

— Для чемпионата мира нет ничего невозможного, — отвечал дядя Ваня под бурный восторг зрителей.

— Дядя Ваня, а где сейчас Збышко Цыганевич?

— Какой — старший или младший?

— Старший!

— Оба умерли.

Позже, в 1946 году, дядя Ваня рассказывал мне, что вопросы задавали свои.

Наконец приехал Поддубный — большой, согбенный, с седеющими рыжеватыми усами. Ходил он медленно, нетрудно было заметить, что у него больные ноги. О его гастролях за границей и победах ходили легенды. Позже я много раз встречался с Иваном Максимовичем. Это был суровый, своенравный человек, знающий себе цену. «Чемпион чемпионов» — так прозвали Поддубного за его блестящие победы.

Иван Поддубный родом из бедной украинской крестьянской семьи, которая жила на Полтавщине. Быть может, казак Федор Поддубный, фигурирующий в повести А. Толстого «Князь Серебряный», является одним из его предков. Или же другой казак Поддубный, который служил в войске Петра I и был послан царем в Англию в составе посольства. По этому поводу нам остается только высказывать предположения. Во всяком случае природа наградила его могучей казацкой силой и ловкостью.

Но знаменитый борец отличался не только этими качествами. Он строго соблюдал режим, просыпался и ложился спать всегда в определенное время, не курил и не пил, большое значение придавал утренней прогулке и гимнастике. Полагаю, нашей молодежи интересно будет узнать, как тренировался Иван Максимович. Вот что писал он по этому поводу в 1947 году:

«Я и теперь с ужасом вспоминаю режим, который я выполнял в те дни. Ежедневно на протяжении длительного времени я тренировался с тремя борцами: с первым — 20 минут, со вторым — 30, и с третьим — 40—50 минут до предельного изнурения каждого из них. Далее, 10—15 минут бегал с пятифунтовыми гантелями в руках. После этого я принимал паровую ванну. Температура воды достигала 50 градусов... Затем душ; сегодня полуледяной, а завтра — тридцатиградусный. На полчаса меня кутали в простыню и теплый халат, чтобы организм отдохнул. А впереди была еще 10-километровая прогулка... После моциона я возвращался в гостиницу настолько утомленный, что едва мог подняться на четвертый этаж».

Ничего не скажешь, физические нагрузки, что называется, на уровне современных требований. Не в таком ли режиме в сочетании с врожденным здоровьем следует искать тайну спортивного долголетия Ивана Поддубного? Ведь последний большой международный триумф его приходится на 1925 год, когда Поддубному было 55 лет. Тогда Поддубный поехал в Нью-Йорк и после ряда блестящих побед над борцами из разных стран мира стал чемпионом США. А ковер он не покидал почти до 70-летнего возраста...

Однажды во время очередной репетиции мы жонглировали на манеже. Появился Поддубный. Мы очень старались, и, конечно, у нас ничего не выходило. Он стоял молча, затем вышел на манеж и показал, как это следует делать. Я набрался смелости и попросил у него фотографию. «Пацанам не даю. Станешь сильным, человеком будешь — тогда проси». И ушел. Только через 15 лет я получил от него фото. Помню еще одну из наших встреч — спустя много лет. На одном из соревнований я был главным судьей. Поддубный был у нас почетным гостем. Я представил его публике и, зная, что ему тяжело ходить, осторожно взял под руку. Он резко отдернул руку, метнул на меня злой взгляд.

После соревнований Иван Максимович сказал мне: — Не обижайся. Я скоро умру, но никогда еще никто не поддерживал меня под руку. А тем более на борцовском ковре.

Вечером в гостях у своего друга старого борца Михаила Слуцкого Поддубный много рассказывал. Вспоминал о Куприне. С особенной теплотой говорил об отце русской тяжелой атлетики докторе Краевском, о знаменитом Гаккеншмидте.

Поддубный любил, чтобы его слушали. Нам он сказал: «Я прожил большую жизнь. Я объездил весь мир. Я соревновался всегда честно. Ваша молодость напоминает мне о победах — это радостно и очень грустно. Побеждайте. Желаю вам так прожить жизнь, как я».

Кавалер ордена Трудового Красного Знамени, заслуженный мастер спорта Иван Максимович Поддубный до последнего дня интересовался молодыми спортсменами. Вот что писал он в письме к бывшему своему коллеге, цирковому борцу Михаилу Слуцкому буквально за месяц до своей смерти: «Снова зовут меня в Москву, пишут, что я первый среди борцов прославил наш спорт за рубежом... Но не обо мне, старике, речь. Обидно, что теперь техника многих борцов бедна и физически подготовлены они недостаточно.

Неверно они тренируются, вот и сил недостаточно. Плохо знают, как нужно здоровье укреплять... Мы, Михаил, постарели, отошли от борьбы. Ну что ж, старость и вправду могучий соперник, но мы еще поборемся. Ты, друг, помоги там ребятам, кто же им поможет, как не мы, старые борцы...»

Случилось мне познакомиться и с Иваном Заикиным. Родился он в Симбирской губернии, в крестьянской семье, и, так же как Поддубный, в наследство получил лишь одно — богатырскую силу и крепкое здоровье. Подавшись из родного села искать работу, он присоединился к артели грузчиков, мерился силой с профессиональными цирковыми борцами, пока не увлекся этим. Поддубный и Заикин в 1905 году в Москве встретились на борцовском Ковре. Победил Поддубный.

Во второй раз они увиделись через два года, на чемпионате в Тамбове. Заикин откровенно сказал Поддубному о своем намерении взять реванш. Но реванш не состоялся. Травмированного Заикина унесли с ковра, и он очутился в больнице. Там его часто навещал Поддубный, и они подружились.

Заикин был не только известным борцом, но и одним из пионеров авиации. В Париже он окончил летную школу Фармана, выполнил несколько полетов и в России. Один из них, что состоялся в Одессе в 1910 году, едва не окончился двойной трагедией: пассажиром авиатора был Александр Куприн.

Заикин рассказал мне об этом в 1945 году, когда мы увиделись с ним по случаю празднования 60-летия гиревого спорта, начало которому в России положил созданный известным петербургским врачом В. Ф. Краевским «Кружок любителей атлетики». Приезд Заикина в Одессу в новом амплуа — авиатора — был широко разрекламирован. На ипподром, где состоялись полеты, собралась огромная толпа.

Трижды поднимался в воздух самолет Заикина и, проделав несколько кругов над полем, удачно совершал посадку. А в четвертый раз, когда к авиатору присоединился Куприн, при повороте ветер понес плохо уравновешенную машину на зрителей. Чтоб не натворить беды, Заикин развернулся и стал приземляться. Посадка оказалась не совсем удачной. Но аэроплан пострадал больше: от него осталась груда обломков.

Большая дружба связывала Ивана Заикина с писателем Александром Куприным. В 1919 году Куприн эмигрировал в Париж. Очутился за границей и Заикин: он жил в Кишиневе, когда Бессарабия была аннексирована Румынией. Обоим жилось нелегко. Однажды, Куприн послал Заикину 500 франков. Они часто переписывались. «Вот уж тридцать лет пишу, — жаловался на свою судьбу Александр Иванович, — написал около двадцати томов, а остался бездомным бродягой, как старый пес. Так, наверное, мне и надо. Весна в Париже проходит мимо меня...» ...«Припоминаешь, ты мечтал об организации огромного питомника физической культуры в плане государственном. Это в России возможно, и только в ней».

Заикин не осуществил своей мечты. Несчастный случай во время цирковых гастролей в Плоешти подорвал его здоровье. Последние годы жизни знаменитый борец прожил в Кишиневе. Советское правительство назначило ему персональную пенсию. Не имея возможности активно участвовать в спортивной жизни, Заикин старался не отставать от событий, интересовался последними новостями и охотно выступал перед молодежью с воспоминаниями. Он радовался, что его не забывают, писал мне трогательные письма, подписывая их «борец-авиатор Иван Заикин».

Переписывался со мной и Иван Шемякин. Вспоминая свое спортивное прошлое, он писал: «Вся беда моей карьеры оказалась в желании «охотиться» на чемпионов, чем и можно объяснить лютую ненависть ко мне, в особенности со стороны кулаков-хозяйчиков. С 1908 года и до последнего чемпионата, устроенного цирком в Москве в 1923 году, я ни единого раза не потерпел поражения и до сего времени даже во сне не лежу на лопатках».

Помню еще одного сильного странного человека — Данилу Посунько. Был он хлебопашцем, потом матросом и неожиданно стал профессиональным борцом. Он, вероятно, не находил удовлетворения в своих успехах, хотя пользовался огромной популярностью. Он мог быть, пожалуй, сильнейшим в мире, если бы занимался борьбой всерьез.

Я навсегда полюбил цирк. И с тех пор, в какой бы части света ни приходилось мне бывать, если была возможность, я всякий раз посещал цирк.

Но вскоре все рухнуло — репетиции, мечты, иллюзии. Техникум закончен. Нужно было получать направление на работу.

В это время из Магнитогорска приехал брат. Посмотрел на нашу голодную семью и сказал: «Езжай на Урал. Цирк не уйдет».

В составе ударной комсомольской бригады я был направлен на строительство Магнитки.

Я покидал цирк, пробудивший во мне столько чувств, стремлений, оставляя наши «рэпэтэ».

Печальный и жалкий стоял на перроне Гоберц. Он молчал. Оставалось несколько минут. Вдруг он заговорил быстро и сбивчиво.

— Гоберц уже никогда не наденет фрак, когда ты вернешься, меня уже не будет. Я знаю. Послушай, не оставляй цирка, не оставляй!

Это были последние слова, которые я от него слышал. Он опустил голову и подал сухую узловатую руку.

Меня направили на монтажные работы строящейся электростанции. Там же работал и мой брат. Если приходилось туго, помощь и совет всегда были рядом.

Работали очень много. Непривычный труд вначале изнурял совершенно. Среди суровых, полных требовательности, юмора и насмешек людей я пытался быть самостоятельным и взрослым. А это не всегда удавалось, Через полгода набирали монтажников на строительство уральской Кизеловской электростанции на Западном Урале. На Магнитке к тому времени работы по монтажу закончились, и я решил уехать. Брат остался. Я ушел из-под его опеки.

Шел 1933 год...

Жизнь проходила однообразно. До самого вечера — работа, потом бараки, глушь, мороз и усталость.

Я почему-то оказался в стороне от всех, не особенно стремился заводить знакомства, да и ко мне никто не проявлял особого интереса.

Однажды кто-то принес две двухпудовые гири. Я выжал их двенадцать раз, поставил на землю и сделал стойку на дужках. Это произвело впечатление. Лед отчужденности был сломан. Бригадир стал ко мне внимателен и мягок. А я, уставший от одиночества, охотно рассказывал ему о себе, о своих планах стать цирковым артистом.

— Слушай, Куценко, ты, говорят, почти артист? Может быть, выступишь на вечере? — вскоре предложили мне, не то с насмешкой, не то с уважением в комитете комсомола.

— Если нужно — за тебя поработаем, — сказали ребята в бригаде, — только подготовься как следует.

Я стал готовиться к выступлению. Тренировался сам и готовил группу партерных акробатов и силовых жонглеров.

Выступления наши имели большой успех. Моя бригада, прославившаяся как передовая, стала известна всем как бригада «артистов». На каждом шагу я чувствовал, с каким уважением относятся рабочие к моей второй профессии — «артиста». Однажды ко мне подошел немец — инженер, работавший на стройке со дня ее основания.

— В моей стране есть Мангер — самый сильный человек, — и вдруг добавил: — русские обязательно, слышите, обязательно должны его победить. И быстро ушел, будто испугавшись своих слов.

Шла весна. Друзья из Киева звали домой, советовали поступить в техникум физкультуры. Ребята в бригаде понимали мою тоску.

— Вот закончим монтажные работы, и поезжай, — сказал мне старший инженер. — Потерпи.

И мы опять крепили балки, укладывали рельсы, плечами подтаскивали тяжелые бункеры, и казалось, этому не будет конца.

Прошло еще три месяца. Заканчивались последние работы. Через несколько дней должен был состояться пуск электростанции. Но ждать я не мог: в техникуме начинались экзамены.

Прощаться было трудно:

— Возьми медку на дорогу, — говорил мне бородатый «король такелажников» дед Фома. — Учись, артист. Станешь знаменитым — не забывай нас. Мы за тобой следить будем.

Поезд отошел. Еще каких-то несколько секунд я видел мою «артистическую» бригаду с поднятыми шапками, улыбающиеся небритые лица. Потом все исчезло. Впереди был большой и загадочный мир, который станет для меня миром спорта, и я войду в него уже навсегда.

Два года я ждал, чтобы поступить в техникум физкультуры. А теперь, когда подошел к этому зданию, вдруг остановился. Стоит ли? Кем я буду? Пройдет время, силы мои иссякнут — что тогда? Я понимал, что недостаточно мечтать о будущем, важно суметь заглянуть в него.

Мимо меня проходили стройные, красивые девушки в свитерах и брюках, вероятно, студентки. Я провожал их взглядом — они мне нравились.

Смешно теперь вспоминать, но, кажется, именно это и решило все.
Жизнь проходила на стадионе, в классах, в спортивных залах... Нужно было уметь и бороться, и прыгать с трамплина, постигать азы гимнастики и несколько раз в неделю надевать боксерские перчатки. Курс тяжелой атлетики не заинтересовал меня. Позднее, когда я стал чемпионом страны, на вопрос: «Как вы начали заниматься штангой?» — я вынужден был отвечать правду: начал с того, что невзлюбил этот вид спорта.

В техникуме находился тогда почти весь спортивный цвет города. Мне нравилась изумительная пластичность гимнастки Дуси Боковой и стремительность передвижения по теннисному корту Ольги Калмыковой, манера борьбы Александра Карпинского. Все это было интересно. И где-то проснулось тщеславие юности: а ты-то что можешь?

Однажды вызвал меня к себе директор техникума Шипуков и посоветовал наведаться на тренировки штангистов в клуб «Пищевик». Я пришел. Звон металла, неторопливые атлеты, степенно ходившие по залу, по очереди подходя к штанге — все это казалось мне чужим и непривлекательным. Спорт я понимал как постоянное действие, как азартную смену ситуаций, непосредственное столкновение с противником и потому с равнодушным видом присел на скамью.

Я наблюдал за ними. Вес на штанге рос. Большие парни уже не могли справиться с ним. И вот к штанге подходит идеально сложенный, маленького роста человек. Он толкает 105 кг. Эта цифра мне тогда ни о чем не говорила. Но, судя по впечатлению, которое произвела она на присутствующих, я понял, что это много.

Так я впервые увидел чемпиона страны Александра Донского.

На следующий день в спортивном зале я небрежной походкой подхожу к штанге. И я, самый сильный парень на курсе, поднимаю только 70 кг. Поднимаю тяжело и неуклюже, напрягаясь до боли в висках. Штанга, будто что-то живое, унизила меня перед собой и друзьями. Донской, который весит 56 кг, поднимает 105, а я буквально ломаюсь под ней. Позор да и только. С этого момента все и началось. Я разозлился.

Через месяц в клубе «Пищевик» я был уже своим человеком.

Начались тренировки. Все было трудно, но увлекательно, потому что пришли первые маленькие успехи.

Я начал понимать, что за каждым мгновением рывка или толчка много тонкостей техники, которые то вдруг давались сразу же, то надолго уходили. А рост силы — как он был незначителен! «Возьми в спутники время, и ты победишь». Я это понял.

На первый взгляд техника штанги не сложна — была бы сила в руках, крепкая спина и ноги. Однако со временем стало ясно, что за этой внешней простотой стоит точный расчет, слаженность в работе различных мышечных групп, чувство ритма. Кроме того, необходимо контролировать свое эмоциональное состояние, достичь слияния физических и волевых усилий. Словом, многое необходимо помимо силы. Об этом говорил и опыт моего брата Григория. Он буквально играл двухпудовыми гирями, отрывал от земли металлические конструкции весом до 300 килограммов. Казалось, из него выйдет первоклассный тяжелоатлет. Но стоило Григорию выжать несколько раз штангу, как он начинал жаловаться на усталость, боль в спине. Впрочем, он этими попытками и ограничил свое знакомство со спортом. Нагрузка в техникуме и на тренировках была чрезмерной даже для моего сильного организма. Я приходил домой, валился в постель, и казалось, что мои тяжелые ноги могут проломить сетку кровати. Отец ругался. Мать жалела и при каждом удобном случае подкладывала лишний кусок мяса.
И вот первая победа. Я выигрываю звание чемпиона города с результатом 260 кг (!). Успех этот пришел неожиданно быстро — за 2—3 месяца.

Это и решило мою дальнейшую судьбу. Я почувствовал в себе силу, вкусил первую, пока еще маленькую, но все же славу. А это в юные годы не может пройти мимо.

Я стал тренироваться с отчаянным упорством. Тренировки измучили меня совершенно. Не знаю, чем бы все закончилось, если б на меня не обратил внимания Александр Донской — в то время уже опытный и признанный мастер.

Это был удивительный человек и спортсмен. Наша дружба длилась много лет, до самой его смерти. Обстоятельства сложились так, что в период Великой Отечественной войны Александр Донской остался на временно оккупированной фашистами территории. Ему, еврею, пришлось скрываться в лесах. Один крестьянин обучил его молитвам, и он странствовал по деревням как божий странник. Потом нашел партизан и до конца войны с оружием в руках боролся против немецких оккупантов в рядах известного объединения народных мстителей под командованием И. Шитова. После войны здоровье его пошатнулось. Неизлечимая астма не давала ему покоя. Он стал замкнут, много тренировался и... курил.

В 1948 году Донской выигрывал даже звание чемпиона СССР. Спустя два года он еще раз вышел на помост и завоевал серебряную медаль чемпиона страны, уступив лишь Удодову. Это был последний рывок большого спортсмена, который еще раз продемонстрировал торжество человеческой воли.

Предыдущая страница
В оглавление Следущая страница