По миру.
Михаила Заикин и впрямь колобродил на
ярмарке. Неделя шла за неделей, а он словно и думать забыл о родном
доме, о детишках. Знал, что земляки не оставят их в беде.
Было в ту пору Ванятке Заикину двенадцать
лет. Не по годам рос он крепким и рослым, не по годам нес на своих еще
детских плечах нелегкую ношу кормильца. Помогала ему сестра Алена. Она
была постарше Вани, да только одно слово-девчонка! Вот брат и
верховодил ею.
Ворочался на печи дед Зиновий, таял на
глазах. Тоска такая, хоть плачь. Занимали ржицы у соседей. Те давали,
сколько могли, да ведь тоже нище жили. И скоро Ванятка и Алена пошли
по Талызину, сбирая Христа ради. Бедна деревня - много не выпросишь.
- Надо в Заплатово идти,- говорит сестре
Ваня,- может, пасти наймемся. Там ведь богатей живут.
Ранним весенним утром, когда плакали сосны
прозрачными слезами сосулек, роняя на талый снег иглы и ледышки, Ваня
и Алена шагали по грязному проселку в Подвалье.
Лапотки облепила густая, вязкая глина, идти
было тяжело, а присесть некуда: кругом куда ни глянь- тяжелые, сырые
поля с плешинами талого снега. Пришли к обеду. Когда брели деревенской
улицей, навстречу попалась ватага мальчишек.
- Эй вы, голопузые! Откель идете? - подступил
один.
- Талызинские мы,- хмуро бросил Ваня.
- Ну, коль талызинские, так вам Самару
показать надобно. Покажем, ребята, а?
Озорники двинулись к Ванятке, желая, видно,
ему первому показать Самару. Один было уж и руки протянул...
- А ну, не балуй,- спокойно сказал Ваня и
толкнул его, казалось, легонько. Тот, хоть и был на полголовы выше,
кубарем покатился и шлепнулся прямо в грязь.
- Наших бьют! - пронзительно крикнул один из
мальчишек, тот, который сулил показать Самару, верно, коновод. И с
кулаками бросился на Ваню.
Мальчишек было шестеро. Они наскакивали на
Ваню и Алену, как петухи. Грязные, злые, взлохмаченные, они упрямо
лезли и лезли к талызинским странникам, не понимая, что происходит. А
Ванятка спокойно, неторопливо снова и снова швырял на землю одного за
другим.
Шли мимо мужики. Остановились поглядеть на потеху. Один из них -
степенный, бородатый, одетый чище и богаче других-шагнул вперед и
махнул рукой:
- Ну, будя!
- А чего он дерется? - глотая слезы, выдавил
коновод.- Как таперича я домой пойду? - и он беспомощно развел руками,
как бы говоря: вот, посмотрите, каков я, что теперь мне дома-то будет.
- А ты не лезь,- рассудительно сказал мужик,
пряча усмешку в бороде.- Небось, первый привязался. Ведь я тебя,
Федька, знаю. А ты, паря, отколь? - повернулся он к Ване.- Ишь, какой
молодец-то!
- Талызинские мы, дяденька. Вот, наниматься в
люди пришли.
- А чей будешь? - спросил мужик.
- Михаилы Заикина сын. А это - сестра моя,
Алена,- доверчиво сказал Ваня.
- То-то вижу: крепкой ты породы. Хоть и мал
дубок, да вышел прок,- пошутил мужик, хлопнув Ванятку по плечу.- Я
твой род знаю и отца твоего. Как Зиновий-то?
- Худо ему. Знать, помрет скоро...
- А ведь какой мужик! Зверь. Глыба, а не
человек. Никого окрест сильней его не было. По пятнадцать пудов на
себя наваливал. Бывало, народ кругом стоит, дивится, а он, как тот
пароход, знай прет себе мешки, только крякает. Да штой-то я,
пойдем-ка, милок, ко мне в избу, найдем тебе работу,- сказал Ванин
покровитель.
Стали Ваня с Аленой подпасками у богатея
Сидорина. Вставали на зорьке, гнали скотину к дальней балке. Потом
взбирались на самую вершину скалистой гряды, что подставляла свой
морщинистый лоб ветрам, несшим из-за Волги колючую пыль и горьковатые
степные запахи.
Оттуда, с высоты, река казалась широкой
шелковой лентой, уроненной кем-то на зелень трав, на коричневый загар
глинистых берегов, на затейливые завитушки мелколесья...
Где-то там, в пыльном мареве, затянувшем
дали, лежали большие города, шла интересная, большая, суровая и
непонятная жизнь. Где-то там колобродил отец Ванятки-Михаила, большой,
сильный, даже очень сильный, родной и все-таки чужой человек.
Все это было далеко. И думы, словно
прилетевшие с колючим заволжским ветром, думы об этой большой и
непонятной жизни будили смутное желание. Хотелось идти туда, увидеть
все то, о чем когда-то рассказывали дед и отец...
- Вань, а Вань,-тормошила его
Алена.-Гляди-кось, солнце на заход покатилось. И нам пора скотину
гнать.
Детства не было. Была работа, хозяин, его
гурт. Деревенские мальчишки после того случая побаивались Вани.
Несколько раз самые сильные из них, которые постарше, вызывали его
биться на кулачки. Но Ваня шутя расправлялся со своими противниками.
- Заикин! Его не трожь-сила!-уважительно
говорили вчерашние недруги. Сила была в деревне едва ли не высшим
авторитетом. Ей подчинялись все. В воскресенье пришел отец. Иван не
сразу узнал его в этом обросшем грязной щетиной, изможденном и
оборванном человеке. Только Алена, вглядевшись,с радостным криком,
перешедшим в истерическое взвизгивание, бросилась к отцу на шею.
- Батя, батюшка, роди-и-и-менький
мой!-по-бабьи причитала она, целуя отца в заросшие щеки, в грязную,
цвета кирпича, продубленную ветрами и солнцем шею.
Только тогда Ваня, сдерживая волнение и пряча
смущенную и радостную улыбку, степенно, совсем как взрослый, подошел к
нему, обнял и троекратно, по-мужски, расцеловался.
Отец хлопнул его по плечу и, пощекотав
жесткими концами усов, молвил:
- Ишь ты какой! Чистый орел.
- Скучали мы, папаня,- радостно округляя
глаза, вскрикивала Алена.
- А я вот он. Куда я от вас теперь? Вместе
будем....
Вечером, когда отужинали чем бог послал, отец
шепотом спрашивал у сына:
- Ну как, не обижает вас хозяин-то?
- Есть-пить дает. А мы свою работу справно
сполняем.
- Одежу сулил?
- Не. Не больно тароват.
- А денег?
- Обещал целковый серебром. Да полтину сверх
того, ежели все как следует быть.
- Да-а,- протянул отец и шумно вздохнул.- Не
сладко, знать, в людях-то. В своем хозяйстве, хоть голодовали да
холодовали, слаще все-таки.
Отец оживился, вытащил старый кожаный кисет.
Неуклюжими пальцами свертывая козью ножку, неторопливо заговорил:
- Думаю хозяйство ставить. Избу починим,
лошаденку заведем... А там, глядишь, и коровка пристанет. К осени и ты
с Аленой денег принесешь-помога будет.
Отец мечтал, глядя немигающими глазами на
чадный огонек коптилки. Поодаль, на куче соломы, по-детски уютно
посапывала Алена. И казалось, что все эти мечты о хорошей жизни, о
своей худобе, о светлом дне, который обязательно придет и вызволит их
из нужды, непременно сбудутся. Стоит только как следует захотеть...
Отец погостил день, а потом по подсохшему
большаку зашагал в Талызино.
